Главная » Творчество » Горы-то наши остались...

Горы-то наши остались...

  • 16 окт 2012, 00:00
  • комментарии: 1
  • просмотров: 1737

(Первая и, возможно, не последняя любовь внучки Раи)
Жили в краю, называемом Закатунею. Будто в крепости жили за камень-горою Карганалу. И надёжно ограждала их от всего чужого река родная Катунь. Отчуждённо жили, замкнуто жили. Чтоб к ним не лезли, чтоб подальше от властей.
Хорошо жили, если не сказать богато. А почему им жить-то плохо-бедно? Земли немерено, «сколь хошь», зверя и рыбы полно; бельчатиной кормили собак и, если не хариус или таймень, рыбу отдавали курам да кошкам. Чем тебе не Беловодье...
Работяги были, трудяги, вот через что у них достаток. Не только рукам, но и голове отдыха не давали, не только день, но и ночи прихватывали. Не сиживали на бережку, почесывая себе пятки, не полеживали на лужку, выставив пузо на солнышко. Хотя и не без таких: голодны, голы у них детки, жены, урожая не дотянули до весны, потому как большую его часть извели на брагу, в весносев с мешком в руках клянчут на семена по соседям, а вернуть надо вдвое, а то и втрое.
Но всех богаче и крепче - дед Федот. Четыре сына у него, четыре дочери. У каждого и у каждой - семья, свои наделы, свои угодья, свои заимки. Засевал дед Федот сорок десятин, держал маральник и пасеку. Табун у него да еще гурт и отара, за которым ухаживали «неумытики». И ко всему этому он недавно соорудил мельницу и там же - маслобойку.
Крепки, красивы мужики, но краше - женщины. И почему им не быть таковыми: дышали воздухом таежным, пили воду чистейшую из-под ледников, мёд ели прямо из сот. И, что скрывать-то, кровь маралью могли себе позволить. Но всем красавицам красавица была внучка Рая у деда Федота.
Да, да, всех красивее внучка Рая, хотя и налицо снохин грех с батраком-красавцем Кебереком. Раскоса Раечка, кареглаза, темноволоса, смуглотела. Будто её выточили из речного валуна, будто её вырезали из комля красной лиственницы. Лёгким ветерком носится она в цветастом сарафане, «поспеват делать всё и в избе, и на улке». И хохотунья она, может залиться смехом из-за чепухи, а то и вовсе без всякого на то повода.
Все любят внучку Раю, все в восторге от неё. Особенно без ума от неё отец её Левон, младшой деда Федота. Никакого Кеберека не было, Раечка родилась в далёкую прабабушку Топчылай.
Раечка смеялась, когда даже спала. Радужные снились ей сны, предвещали счастье.
Вжились, вросли в эти горы. Конечно, попервости не без помощи «энтих», то есть «неумытиков». И не без того, что у них обзавелись, почти в подарок, лошадьми да коровёнками. Бескорыстный они народ. Ничего не скрыли: ни мест охоты, ни способов добывания или там выживания. Даже девушек своих для них не пожалели. А то откуда у них женщины? И это только на пользу: «Кровя-то надо менять».
Свободно жили, сами себе хозяева. Торговали пантами до Монголии, до самого Китая. И ещё им на руку - их и в солдаты-то не брали, не считали за полноценных «рассейских». Они - инородцы, они - ясачные. Им-то что, лишь бы в печь не сажали.
Хотя изредка и не без того... Всё же показывался царёв чиновник, исправник там или сборщик какой подати. Но тут непременно случалось непредвиденное: то паром сорвёт или лодку перевернёт на Катуни, то лошадь под ним споткнётся на крутизне, то медовуха окажется неподъёмной для сердчишка высокого гостя.
И жили бы они так вечно, но грянула революция. «На кой она нам, - замахали белобородые. - Земли и воли у нас и так вволю. Пусть она сама по себе где-то там, у себя в Рассее, а мы туто-ка как-нибудь...» Ага, так и уговорили её, ага, так и спросилась она у них! Страшнее чумы ворвалась! Не отгородишься, не отстреляешься, тем более не открестишься. Так и пошло, будто пожар за пожаром: то красные, то белые, то белые, то красные… А то вовсе банда какая. И все на одно лицо - чужаки да разбойники. Хорошо бы – пришли, поели да ушли, так они провиант требуют. Всё отнимают - и лошадей, и одежду, и еду. Скот твой режут, амбары твои опустошают, урожай твой топчут. И пожечь могут запросто, и посечь. Мужиков забирают: «Айда с нами! А не то мы тебя...». Жизнь человеческую, что муху прихлопнуть.
Какой бы командир, красный или белый или там атаман какой, ни привёл своих, сам становится у деда Федота. Это у него дом двухэтажный, самый видный, в нём должно больше и слаще поживиться. А иной пред тем, как спать, задуреет от медовухи: «Слышь, дед! Слухай...» Просится солдат у деда на ночёвку. Дед, ну такой же, как ты, предлагает ему: «Где будешь спать, касатик? С внучкой Раей? Али в сарае?» - «Да мне хучь в сарае». Слухай, дед, слухай, чо дальше...
Просыпается утром солдат. По двору носится деваха-красавица. «Ты кто?» - спрашивает у неё солдат. «Я внучка Рая. А ты кто?» - «Я? Да я дурак-мудак с сарая». Поди, слышал такое, дед, ага? Я тебе, дед, заявляю и ставлю на том точку: «Я - не тот дурак-мудак с сарая!». И рука его тянется к кобуре...
Были, конечно, и такие, которые без всякого анекдота... Против силы не попрёшь. Плетью обуха не перешибешь. Некому за деда заступиться. Двоих сыновей у него убило у германца, старшого, матёрого, что марал-рогач, утопили в Катуни красные, а любимца-последыша, отца Раи, - белые. И зятьёв у него не осталось никого...
И Раю перестало смешить даже очень смешное.
Четыре долгих года шла война... Всё опустошили, всё порушили – всё-всё, что наработали, нажили за века. И ещё – и красные, и белые между тем как воевали одинаково по-зверски, будто нелюдь какую, чуть было не истребили тех «неумытиков». Осталось их разве только «на развод». Расшатали, исковеркали всё и вся - и устои, и нравы... И всё же пришел ей конец, войне той проклятой, - нечего стало больше рушить и больше некого стало убивать. Пожар сам тухнет, когда нечему гореть.
Пришла советская власть. Первым делом отняли дом у деда, устроили в нём сельсовет и школу. И дед Федот стал беднее мыши: мельницу и маслобойку у него сожгли давно, маралов дед сам выпустил. Пчёлы сами померли без ухода. Где сорок десятин, сейчас там пустошь, кустарник. Остались у них в хозяйстве только один старый Гнедко да коровёшка Маня.
«Нет, не всё забрала советска власть, - от безысходности улыбался дед Федот. - Горы-то наши на месте». И еще к такой мысли пришел он, пока его не разбило параличом: «Жизь - она есть жизь. В любое время - она жизь. И никакой власти всю её не забрать». И последнее: «Запомните, всё возвратится на круги своя».
И после него, считай, не стало в селе мужика. Хотя нет, неужто изведёшь его, мужика: всё же осталось кой-какое старьё да ещё те, которые пока без портков бегают.
- Хуже некуды, - шептали меж собой. - Порося своего и то не зарежешь себе без на то позволения.
- А мы-то думали... Повеселились от новой власти! Чтоб её...
А у Раи - сыночек Ваня, три годика ему. Не знает она, от кого он. Хорошо, что их со двора своего не согнали, они вдвоём приладили себе под жилье баньку-землянку, где раньше отмывались батраки.
И как-то в предзимье приплелся к ним красноармеец. Молоденький такой, худущий. И «ранетый». Демобилизовали его, а ему, с его слов, некуды: ни родных у него, ни близких, ни племени у него, ни рода. Со степи он откуда-то, из Талдушки какой-то. А звали его Васею. И по фамилии он был Васечкин. А как его величают, кому это нужно. Правда всё это или нет, но документов у него не имелось.
Любая была готова прибрать его к себе, да внучка Рая опередила. Не то что опередила, скорее уступили ей – столько выпало ей, столько вынесла. Вылечила она пришлого за зиму. Велика оказалась для него дедовская шуба. Пришлось укорачивать - как раз Рае на безрукавник - подол. А вот катанки дедовские подшитые пришлись ему по ноге. И еще выяснилось, что не может примак тяжело работать и не охотник он, не добытчик. От него разве только один дух мужицкий.
«Рая, у тебя как в раю», - счастлив Вася. От этого счастлива и Рая. Чего больше, ей хватит и этого.
Засеяли они благодаря Гнедку поле. Год, слава Богу, выдался урожайный. Как молотили, Вася и говорит: «Давай, Раечка, спрячем мешка четыре». И будто знал: явился продотряд и всё у них смёл до зёрнышка. «Рабочий класс мрёт от голоду, - объяснили им. - А вас тут прокормят ваши горы».
И вот под Рождество на заимке в урочище Еланда померла няня Глаша. Рае непременно надо проводить её в последний путь. Засобиралась она:
- Хорошо хозяйничайте вы тут у меня, два мужика, - наказывала она. - А ты... Смотри... как бы ты... не убёг.
- Ты чё, с лавки упала!
Проводила Рая няню Глашу, отсидела у неё ночь в её третьи дни - всё чин чинарём - и, как посветлело, пошла домой. Ещё издали ёкнуло у неё в сердце, почуяла она беду. Труба холодная, окна мёрзлые. Бегом прибежала Рая – печь остыла, сыночек Ваня один спит, укрытый шубейкою. Выбежала Рая – нет в изгороди Гнедка. Ни Гнедка, ни саней... Да вон же след! В поле устремился он, где четыре мешка... Вот горе так горе! Не миновало оно..
Забежала в избу - нет мешка картошки в углу! И дохи нет козлиной! А на столе клочок бумаги и там накарябано: «Рая, ты хорошая. Но в степи дома у меня двое погодков да старики родители голодом сидят. Извиняй да прощай. Спасибо за всё».
Оглоушило Раю... А ведь знала она, чуяла. В последнее время, как стал лёд на Катуни, Вася стал ходить как в воду опущенный. Правду это говорят, что глаза влюбленные не замечают изъяна. Так оно и есть, глаза раскосые у Раи как раз и были влюбленные.
И побежала Рая, крича и плача, к Катуни. Добежала до берега и остановилась. Обкатана дорога, не различить на ней следов...
Пришла в себя Рая. Не догнать ей... Попусту всё... И, будто закаменела, пошла к себе. Так жаль Гнедка и саней. Как же ей без них?.. Считай, ограбил...
«Нет, нет, не всё забрала советска власть. Горы-то остались», - шла Рая домой и ей шептались слова деда. Не такая дура Рая. Она незаметно от Васи два мешка спрятала в подлеске. И картоха у неё в ямине за сараем под навозной кучей. Выходит, пожалел её Вася, не всё увез.
Ничего ей не поделать. Не найти ей Васю. И не стоит его искать. Огромна она, степь, и далеко до неё. Да еще не знамо, в какой она стороне. А деревень-талдушек там, поди, у каждой речки, и вась в них - через избу.
«Горы-то остались, - она всё шептала и шептала дедовскую поговорку. - И корова у нас Маня. И Ванька у меня... Ясно теперь... Ясно, что он от командира красного. Ершистый такой, с этих лет драчун. Не даст себя обидеть... А Васю можно и простить. Сама поступила бы так же, если у меня дети сидели бы голодом. Я жива... Жизнь-то моя с собою. У себя осталась... И Васечкин весь не убёг. Жаль, что не успела ему сказать... Зреет... Зреет от него у меня в нутре. Такой же... Он-то, уж точно, никуда не убежит...»

* * *

«Ввиду того, что участились аморальные противозаконные случаи пользующихся тем, что... – читаю я в республиканском архиве циркуляр аймачного значения, - ...таких удальцов-подлецов, как Антипин А.М., Комарицын С.Б., Самосадов И.П., и других, которые... Приказываю выявлять и карать их полной силой соввласти».
Пред АймИКа. ................... (Красков Н.С., или Краснов К.С, неразборчиво).
12-го дня марта месяца 1923 года. Село Усть-Кокса.

Фамилии Васечкина там не значится. Но пришит тот клочок-язычок с почти выцветшими сейчас каракулями химическим карандашом: «Рая, ты хорошая...»
Январь 2012 года, Улалу.

Дибаш Каинчин 

Коментарии (1)

Гость [19.12.2012, 21:36] написал:

Очень хороший и самобытный рассказ. Спасибо!

Оставить комментарий