В преддверии Дня Победы директор Медицинского информационно-аналитического центра Федор Федотов, целенаправленно и настойчиво исследующий «белые пятна» истории здравоохранения Горного Алтая, любезно предоставил редакции эксклюзивные и доселе неизвестные факты о потомственном враче Давиде Григорьевиче Мишкинде.
После окончания медфакультета Томского университета он работал в Кош-Агаче, а с 1939 по 1943 год заведовал хирургическим отделением Ойрот-Туринской областной больницы. С 1943-го защищал Родину на фронтах Великой Отечественной войны. В те годы рядом с ним работали легендарные хирурги Александр Николаевич Дынин, Ной Яковлевич Иоффе, Зайдулла Зинятуллович Зиняттулов и другие, о жизненном и профессиональном пути которых знают немногие. Почти ничего не было известно и о судьбе Давида Григорьевича Мишкинда, пока Фёдор Федотов не отыскал в Сургуте его сына Александра Давидовича – тоже врача - и не попросил доктора-сына рассказать о докторе-отце.
Сегодня мы публикуем своеобразные штрихи к портрету, сохранив по возможности авторский стиль и орфографию Александра Мишкинда.
АВТОРИТЕТ НЕПРЕРЕКАЕМ
Всю жизнь папа был для меня непререкаемым авторитетом: он обладал энциклопедическими знаниями, хорошо знал не только свою отрасль медицины, но и классическую музыку, поэзию (особенно поэзию Серебряного века), литературу, любил путешествовать по стране. Каждое лето мы бывали на Кавказе, в Крыму, на Алтае, в Средней Азии. Любил рыбачить (не столько из-за рыбы, сколько из-за возможности поразмышлять на природе), был страстным грибником. При этом был скромнейшим человеком, не терпел хамства и грубостей. За всю жизнь я не слышал от него ни одного нецензурного слова.
Войну он окончил в составе одного из медсанбатов 2-го Белорусского фронта. Медсанбат стоял в городке Ораниенбурге (30 км от Берлина). Туда приехали и мы с мамой (мне было пять лет, а родился я в Горно-Алтайске, тогда ещё Ойрот-Туре, в 1941 году) и жили там до 1948 года.
После демобилизации осели в Пензе, где папа заведовал большим хирургическим отделением железнодорожной больницы и был одним из наиболее заметных хирургов города. Мама преподавала в школе историю и географию. Папа умер от повторного инсульта 17 января 1982 года в возрасте 71 с половиной года. Маму четыре года назад после инсульта я перевёз сюда, в Сургут, и в июле 2010 года она умерла от повторного инсульта в возрасте 89 лет.
«ЖЕЛЕЗНАЯ ЛЕДИ» АННА-ХАЯ
Моя бабушка и мама моего отца Анна-Хая Давидовна Мишкинд родилась в 1880 году в Белоруссии (предположительно в местечке Ляховичи) в семье раввина. По-видимому, она была весьма независима и свободолюбива, и все эти еврейские религиозные заморочки с молитвами и многочисленными ритуалами, с абсолютным подчинением мужчине (отцу, мужу) ей не нравились. Каким-то образом она сумела поступить в Варшавскую зубоврачебную школу и окончить ее и стать зубным врачом. Но потом, как в «Испанской балладе» Фейхтвангера, случилась неравная любовь с поляком, католиком Григорием Касмальским. Брак был невозможен: она - иудейка, он – католик. Бабка не захотела менять религию, хотя была абсолютно неверующей, скорее атеисткой. Он, естественно, не хотел принимать иудаизм. Да, думаю, это и неважно было для них. Тогда раввин Давид Мишкинд проклял свою дочь, и вся еврейская община осудила её. Хая с паном Григорием плюнули на всю эту возню и уехали в Финляндию (в те времена она, как и Польша, была частью России). У Григория там жил не то брат, не то дядя, который и устроил его объездчиком лесных территорий, кем-то вроде лесничего.
11 августа 1910 года Хая в финском местечке Мустомяки родила мальчика, которого назвала Давидом. Это и был мой папа. А примерно через год Григорий попал под дождь, был в одной рубашке, простудился и умер, скорее всего от пневмонии. Анна (так Хаю звали по-русски) осталась одна. Отец вроде простил её, семья звала назад, но бабушка отказалась воссоединяться с семьёй и решила уехать подальше от них. Видимо, сильна была обида. Так она оказалась в Санкт-Петербурге, где какое-то время жила нелегально и работала на кого-то, тоже нелегально, не имея никаких регистрационных документов, кроме паспорта, в котором она была обозначена как «девица Анна-Хая Мишкинд с ребёнком», что её безмерно оскорбляло.
Потом, чтобы не попасть в тюрьму, уехала и так же нелегально работала в Нижнем Новгороде (жила при этом в Сормово), потом под угрозой той же тюрьмы уехала куда подальше. Этим «подальше» оказался Горный Алтай, куда она и приехала в 1913 году. В середине 30-х годов работала зубным врачом в Ойрот-Туринской областной больнице, потом – в городской поликлинике.
Жили в ужасающей нищете. Мама рассказывала, что её поразила бедность будущего мужа (они поженились в августе 1939 года, она была на 11 лет моложе): Доня (так его звали друзья), тогда уже известный хирург, спал на узкой железной койке, свекровь - на сундуке, в доме - никакой обстановки. Жили в какой-то развалюхе. Папа, смеясь, рассказывал: «Маминой зарплаты хватало на то, чтобы купить мешок семечек».
Характер у Анны Давидовны был железный - суровый, жестковатый, неласковый, но сына своего она любила и выучила, что при её достатках было очень трудно. Специалистом она была очень хорошим, но с пациентами - суровой, без сюсюканья.
ПАРАДОКСЫ
Близких друзей Анна Давидовна не заводила, даже среди интеллигенции, которой в 30-е годы очень много приехало на Алтай из Ленинграда, Москвы, Польши. Это были сосланные литераторы, музыканты, учёные, попавшие в страшную сталинскую мясорубку и уцелевшие хотя бы физически. И ещё: еврейка, дочь раввина, Хая Мишкинд не любила евреев, считая их суетливыми, многоречивыми, неискренними, навязчивыми, изворотливыми, то есть не любила она именно местечковых евреев с этим их неискоренимым шлейфом местечковости, который мы хорошо знаем по Шолом-Алейхему и Бабелю. Видимо, навечно осталась в ней обида на своё семейство, разрушившее её жизнь. Поэтому и сыну о нём практически ничего не рассказывала. Известно, что у неё была красивая сестра Эстер, уехавшая в Париж ещё до революции и имевшая сына Давида, примерно папиного ровесника.
Мама вспоминала случай, который её очень неприятно поразил, покоробил. В самом конце тридцатых к их дому подошёл пожилой прилично одетый еврей и попросил милостыню. И Анна Давидовна отказала. Отказала демонстративно, сказав: «Еврей не должен побираться!»
Анна Давидовна была очень хорошо образована, знала несколько языков (русский, идиш, немецкий, польский, французский), причём на каждом она говорила без акцента. Но сына идишу не учила, считая, что местечковый идиш оставляет неизгладимый след в каждом языке. Думаю, она в большой степени была права. Именно это акцентируется в анекдотах или, например, у Бабеля: «Опишу вам только за то, что мои глаза собственноручно видели», или «Пусть вас не волнует этих глупостей». И он (акцент) действительно неискореним. Немецкому она папу учила, и он немного говорил по-немецки.
Нелюбовь к местечковым евреям передалась и папе. Вместе с тем среди наших знакомых было много евреев. Но не местечковых. Музыкантов, инженеров, врачей. И на еврейские концерты папа с удовольствием ходил и слушал еврейские песни, не понимая ни слова. И любил Шолом-Алейхема. Эх, всё в нас перемешано самым причудливым образом.
Умерла Анна Давидовна в августе 1944 года в Горно-Алтайске от, предположительно, почечного заболевания (возможно, от рака). Похоронена на старом городском кладбище, но точного места мы не нашли, хотя пытались это сделать в 1960 году.
КТО УБЕРЕГ
ОТ РЕПРЕССИЙ?
Анна Давидовна была уверена, что папу в 1937 году арестуют. Почему? В анкете было записано, что у папы дядя живёт в Америке, кроме этого его близкий друг Петров был арестован вместе с родителями-учителями. Это давало право НКВД арестовать и отца. Но никто его не тревожил. Анна Давидовна удивлялась.
Мама мне рассказывала, как в сентябре 1945 года она встретила врача Шпилькину, которая училась вместе с папой в девятом классе, была старше его на два года. Илья Александрович Шпилькин, её отец, был известным в Горном Алтае фельдшером. А моя бабушка Анна Давидовна считала его «стукачом». Мама была такого же мнения. Дочь его, Валентина, тоже окончила Томский мединститут, не знаю, в одно время с папой или в разное. О ней почему-то говорили как о «тёртом калаче». Анна Давидовна не любила её и часто отзывалась о ней отрицательно.
Так вот, встретилась Валентина Шпилькина с моей мамой и как-то радостно заговорила с ней. Начала расспрашивать о папе и предложила пойти на стадион - ей нужно что-то рассказать маме, но так, чтобы никто не слышал.
Они пошли на пустой стадион, сели где-то в средних рядах, и там Шпилькина рассказала, что в 1937 году она работала врачом в НКВД. Через её руки проходили все дела, в том числе и папино. Она сумела переложить его в ту стопку дел, которые уже были «отработаны», то есть больше ни в чьи руки не попадали. Мама похолодела, а Валентина попросила её папе об этом не говорить. На прощание сказала, что на Алтай она больше не вернётся, что рада за Доню – замечательного человека, у которого такая хорошая жена.
Папе мама об этом разговоре со Шпилькиной рассказала уже в Германии. Он тогда ответил, что Валентина была в него влюблена и долго его преследовала. А наша семья, конечно же, ей очень благодарна за то, что она спасла отца от репрессий.
СЛУЧАЙ В МЕДСАНБАТЕ
В институте отец дружил с Вадимом Вограликом (Вадей, как он его называл) - будущим основателем советской школы иглорефлексотерапии. После окончания медфакультета Томского университета некоторое время (два с лишним года) работал в Кош-Агачском районе, был единственным врачом на большой территории. Затем работал хирургом в Ойрот-Туре. Был дружен с Андреем Викторовичем Анохиным (алтайский композитор и этнограф, собиратель алтайского фольклора), пел у него в хоре. Кстати, Анохин дружил с одним из моих дедов - Константином Петровичем Чевалковым - и умер у него на руках, когда ехал к нему в гости в Верхний Куюм, там же и похоронен.
Папа в молодости был спортивным, занимался борьбой, играл в составе городской сборной по футболу.
Он крайне мало говорил о войне, но один рассказ меня поразил. Одно время папа служил в медсанбате в составе танковой армии Рыбалко. Эти войска были всегда на прорыве, и работы хирургам там бывало очень много, особенно при наступлении. Засыпали за операционным столом. Естественно, было не до пластики, главное - жизнь сохранить и следующего спасти. Ампутаций делали очень много. Лиц раненых практически не видели: перемылись - и следующий накрытый с головой пациент. С утра - обход прооперированных. Делает он обход, и вдруг слышит: «Доня!» Смотрит - а там его друг по футбольной команде с ампутированной ногой. «Доня, а как же я теперь в футбол буду играть?!» Поплакали вдвоём...
ИНОСТРАННЫЕ
ФАМИЛИИ
Папа был страстным театралом, и сам играл в народном театре Ойрот-Туры. Кстати, это отдельная интереснейшая тема. Я и сам бы с удовольствием прочитал. Но никто ещё не написал о населении Горного Алтая, в частности Горно-Алтайска, в 20 - 30-е годы прошлого века. Как получилось, что этот захолустный уголок России, эта Ойкумена Советской империи стала местом ссылки в первую очередь интеллигенции? Сначала в основном ленинградской. Появились учителя, литераторы, музыканты, артисты. В этой маленькой грязной Улале вдруг возникает почти профессиональный народный театр, который ставит «Маскарад» Лермонтова (папа играл там князя Звездича) и «Бронепоезд» Всеволода Иванова (здесь у отца была роль красноармейца-цыгана). Появляются литературное объединение, оркестр. Анохин создаёт хор, который поёт алтайские и его собственные песни (и не только). Помню, папа нет-нет да и начинал напевать анохинскую «Кан Алтай, кайра Канн». Были привезены сотни пластинок симфонической и оперной музыки (мама только на них и воспитывалась). В Улале (подумать только!) даже играют в «буржуазную» игру пинг-понг. (В начале 30-х за увлечение этой игрой могли выгнать из комсомола и сделать соответствующие «оргвыводы».)
А в конце 30-х годов - новая волна приезжей интеллигенции, теперь уже из разорённой и поделённой между Гитлером и Сталиным Польши и таких же разорённых и поделенных стран Прибалтики. Появляется много иностранных фамилий. Маминой лучшей подругой с 1932 года до конца жизни была латышка Людвига Доминиковна Дановская (ныне живёт в Риге, ей 91 год). Среди друзей родителей - чех Карл Кашпарек. У них на свадьбе гулял друг немец Эбергардт Дзибель. Многие из них потом бесследно исчезли.
Я читал, что в начале 90-х на окраине Горно-Алтайска раскопали ров с множеством скелетов. Есть подозрение, что там лежат и косточки Г.И. Гуркина. Лежать бы там и моему троюродному деду Николаю Ивановичу Чевалкову, да вот незадача: сам умер...
Отец был в числе 50 почётных граждан города Пензы, которые в 1967 году подписали письмо потомкам. Письмо было замуровано в основание памятника «Росток» на набережной, и его должны были вскрыть в 2017 году, к 100-летию революции. Теперь уж, видно, не будут вскрывать...
Похоронен папа в Пензе на Почётной аллее Ново-Западного кладбища (правда, на задах её, а на самом почётном месте похоронены… вор в законе и цыганский барон). На похоронах папы было очень много народа. Он прожил замечательную жизнь.
Александр МИШКИНД.
Благодарим Министерство здравоохранения РА
за предоставленные материалы.
