Николай ЧЕПОКОВ

Бусы, сделанные из мусора, найденные на дороге

(отрывок из повести)

Городок с его обидами, пьяным трепом, какими-то блат-хатами - все это наконец-то позади. Впереди, в будущем, - неизвестность. В настоящем - слякоть, словно раскисшие, желеобразные горы и ползущая разбитая дорога. Почти вторую неделю льет дождь. А чего еще ждать от октября?

Настроение у Артура так себе. Его стоптанные кирзачи тяжело скребут по асфальту, а ленивый мозг, убаюканный стуком посоха, мечтает о тепле и еде. Распугав радужные кулинарные грезы, мимо него пронеслась вереница крутых тачек.

«Ё-мое, вот это жизнь! Кто-нибудь вдруг взял бы и подбросил мне денег, хоть сотенку, а лучше пятихатку. Купил бы я себе чаю, хлеба, ну и водочки - согреться! Дождь этот еще замучил, хорошо, что снега нет, а то замерзнешь по дороге, и найдут трупик с котомкой, а там - тушь да бумага с каракулями; стремно как-то!» - как обычно закопошилась, потекла череда фантазий.

Ближе к вечеру подул пронизывающий ветер. На пару с дождем стал трепать плащ бродяги и, силясь сдернуть с его головы раскисшую фетровую шляпу, и бесцеремонно полез за шиворот. Вскоре Артур окончательно промок, устал и решил, как всегда, переночевать у дороги в лесочке.

Пихтач попался небольшой и редкий, но в нем гораздо меньше дуло, а главное - было сухо. Кусок полиэтиленовой пленки стал крышей. Охапка пихтовых лап - постелью. Дорожный посох заменил таганок, на нем устроился котелок из консервной банки. Промокший плащ повис на кусте рядом.

Горит, потрескивает жаркий костер. Пузырится, размахивает рукавами хламида - ведут они с огнем какой-то спор, может быть, о погоде! Пока Артур ужинал - пил смородиновый чай и доедал остаток подсыревшего хлеба, потом более надежно упаковывал в целлофан чистую бумагу, незаметно стемнело. Не особо надеясь на быстрый сон, путешественник укутался в свой горячий высохший плащ и улегся на мягкую пихтовую лежанку.

Чихание, писк костра, барабанный стук дождя не помешали ему окунуться в долгожданные грезы. Артур представил лето: жаркий полдень, чистое небо, нет, голубое небо с облаками-барашками. Залитые солнечным светом распадки, склоны гор. Представил проселочную дорогу - она вьется среди ярких цветов. Тут бродяга явственно увидел, как его стоптанные кирзачи утопают в глубокой горячей пыли. Мимо него в знойном мареве и звоне кузнечиков поплыли куда-то чабанские стоянки, деревни. Потом он увидел рыбаков, которые весело щекочут удочками сверкающую речушку, играя с хариусами, словно с котятами. Артур радостно осмотрелся. Огромные горы в изумрудных шубах и белоснежных шапках мирно взирают на него и солнечный мир. Хорошо! Хорошо, аж дух захватывает! Вдруг раздался какой-то звук, непонятный, настойчивый. Когда он повторился опять, мир задрожал, скомкался и пропал. Артур проснулся.

Холодная безучастная темнота окружала его. «Ё-мое, опять эта ночь...» - подумал было он, но темнота взорвалась ревом. Костер-охранник спохватился, плюнул дымком. Мгла отшатнулась прочь, за пихты. Ожил, забарабанил по пленке дождь. Артур юркнул под плащ, зажмурился. Неприятный холод уже вовсю хозяйничал под остывшим плащом. Обдувал и окутывал ледяными бинтами бедолагу, но пошевелиться, встать да подбросить в костер сучьев было лень. И страшно. Мало ли кто сидит в темноте? По темным горам снова прокатился рев. Песня марала звучала недолго, вскоре она стала удаляться, удаляться и стихла где-то далеко-далеко, в дальних распадках.

Артур успокоился, выглянул наружу. Было одинаково холодно - что под плащом, что снаружи. «Хорошо еще, снега нет. А в древние времена, когда жили странствующие монахи да патриархи, вот тогда, наверное, был холод так холод, а тут - разве это холод? Так себе, Африка! Ё-мое, не плащ, а холодильник какой-то... Заснуть бы скорее и попасть в тот же сон, а утром солнце бы появилось. Ё-мое, заснуть бы скорее...» - закопошились, потекли благостные грезы.

- Ну да, а что еще остается, лежи себе, фантазируй! - раздался вдруг чей-то ехидно-спокойный голос. Новые события не испугали ленивца. «Сон, наверное», - шевельнулась радостная догадка. Вроде как повеяло теплом. Артур обернулся и стал всматриваться в темноту. Вскоре он разглядел какой-то силуэт. Невесть откуда появившийся гость очень походил на взъерошенную обезьяну в замызганном домашнем халате.

- Ну да и кем мы по жизни не будем: сегодня - мартышкой, ну а завтра станем индюком с пером павлина в интересном месте, - безучастно заметило существо, глядя куда-то в темноту.

«Похоже, он мысли мои того...» - подумал было ленивец, но гость продолжал говорить, словно читал чей-то текст:

- Но не буду я роптать и злиться на хулу в мой адрес, ведь дорога - это моя жизнь, как путь странника, ищущего следы древних патриархов! Ишь ты! - гость ехидно хмыкнул.

- Пусть я бездомный, но в этом мое предназначение, - продолжалась его речь. – Жизнь моя обыкновенная и неинтересная, хотя когда-то я думал наоборот и даже кичился этим.

Существо зевнуло, почесало плешь, подмышки, заметило:

- Ну надо же, прозрел он!

Паяц будто не замечал никого, словно он был один. Короче, новый сон становился Артуру неприятен. «Ну и дрыщ же ты чесоточный! Послать бы тебя куда-нибудь!..»

- Аи! - вдруг взвизгнуло существо и глянуло в сторону Артура. Через миг на лице гостя расцвела улыбочка: -Тю-у-у, кого мы видим! Это же великий исказитель истины, - паяц подмигнул, его руки живенько заскользили по мнимым карманам, потом он недоуменно похлопал глазами. - Мы же документик наш, в смысле паспорт, мы же его того, выбросили. Да-да, вот так взяли и тю-у-у, - рассказчик жеманно махнул ручкой. - Но-но, это мы всем так говорим. Надо-с, - гость многозначительно вознес палец вверх и, подмигнув, добавил: - Ну а как иначе? Накушайся сивухи до беспамятства - и не такое приключится. Тут не только документик-с, тут что-нибудь и поважнее испортится-с, если уже не испортилось. Совесть, она, как я понимаю, дама эфемерная-с. А, коллега?

Слушая эту дребедень, Артур понимал: гость явно клевещет, несет пургу! Хотя, наверное, он где-то и прав, но причем тут все это кривляние? Одним словом, фамильярность незнакомца раздражала, но и в то же время интриговала. Гость, его голос, манеры и еще что-то до боли знакомое не давали покоя. Артур молча вглядывался в незнакомца.

Существо, словно угадав, смолкло и, театрально подперев рукой подбородок и изобразив на своей физиономии череду гримас, замерло.

- Ну-ну, реакция щенка перед зеркалом, - разочарованно констатировал паяц через несколько минут. Порыв ветра был внезапным. Костер пискнул, брызнул искрами в гостя. Когда шлейф искр растаял, Артур еще некоторое время лежал в недоумении: что это было? Спал ли он? Бодрствовал ли?..

Загадочная темнота тем временем взирала на него отовсюду и невидимыми руками-щупальцами стала снова закутывать в свои холодные тенета. Как бы не было лень, но на этот раз пришлось шевелиться, почти потухший костер, наспех заваленный сухими сучьями, стал медленно оживать.

«Ё-мое, какая длинная идиотская ночь! И сны еще эти придурошные... Бр-р, приснится же хренотень всякая. Как взаправду все происходило», - вяло закопошились мысли. Артур с интересом стал вглядываться в черноту ночи. Веселые блики оживающего костра стали шириться, наскакивать на темноту. Вскоре на бодрый зов огня робко выдвинулись ближние пихты. Да, паяца не было! И что с голодухи не приснится! Скорей бы утро, солнечное такое, без дождя. А лету уже все, хана! Зима скоро!» - скребануло по душе выскочившее откуда-то неприятное прозрение, холодным дыханием обдав душу.

«А может, ну его - странствовать! Какие сейчас странники, в космос уже летаем! Ладно бы летом, как турик, бродить с рюкзаком, это еще куда ни шло... А может, в город?» - вспыхнула и тут же погасла неуместная мысль. Ежу понятно, опять вкалывать на стройке не хотелось. Кочегарки, бендюжки сторожей - теплая халява, естественно, отпадала. Таких, как он, «мудрецов» - на одно место полгорода! Оставалось единственное: побираться по друзьям. Артур даже вздрогнул: что-то скользкое неприятно обволокло его нутро. Сидеть на шее, прислуживать, заискивать - он всех достал! Даже спасительные мысли о себе как о художнике, точнее, как о будущем Пиросмани, никого уже не тешили. Его тихие пьянки, треп об искусстве и сидение сутками у телевизора друзья терпеть не хотели.

Правда, была еще одна зацепка: краем уха Артур слышал, что однокашники по детдому где-то снимают развалюху без света и весело там кучкуются. Но понимал, что при первой же облаве его загребут, как беспаспортного тунеядца, а там - суд, потом тюрьма... Короче, было ясно, что город отпадает. Оставалось одно: бродяжить. Точнее, слоняться, изворачиваться, приспосабливаться, чтобы хотя бы иногда найти еду и ночлег. Ну а потом? Потом - как получится!

«До весны, ё-мое, как до Луны!» - шевелились неприятные мысли. Костер тем временем уже не чихал, он весело гудел, проникая все дальше в темноту. Под плащом, куда с головой залез Артур, стало тепло. «Этюдник, вот бы этюдник где раздобыть, с ним ты художник; с ним к тебе ни один мент не докопается. И потом уважение, пожрать, поспать - пустяки», - тихо расправляла крылья сонная фантазия. Ночные горы, распадки, ручьи и холодное небо - лишь им оставалось слушать засыпающего бродягу.

Горожан, видимо, мало интересуют окружающие их горы. Тем более красивыми их назвать язык не повернется. Так себе, огромные холмы. Ну, если не холмы, то... Короче, от хлопот и забот голова кругом - тут не до этих глупостей!

Горам, похоже, тоже все равно, чем живет, как растет город, как преобразилась некогда заболоченная долина речушки Маймы. Высоким хозяевам безразличен их новый суетливый сосед.

Правда, особое мнение по этому поводу имеют этакие ценители всего прекрасного - так называемые ёжики. В отличие от барсуков, ну, тех, кто погряз в заботах о своем благополучии, ёжики горы ценят и видят их красоту. Почему ёжики? А Бог их знает! Ёжики - и все тут!

Артур к барсукам и ёжикам себя не относил, понимал их, то есть хотел понять, а точнее, понимать не собирался, но пользу для себя видел. На это его надоумил однокашник Николай Угодник, у него на их счет было свое мнение, конкретное.

- Нам, инкубаторским, - как-то заметил он, - надо держаться друг за друга, мы не барсуки и не ежики какие-нибудь. Им жизнь даст по харе, они - рога в асфальт и ползком к маме и папе. Дома на перинах отлежатся, подлечатся плюшками, потом баблом карманы свои набьют и снова на амбразуры. Лафа! Нам халява эта не светит, значит, надо вертеться. Если есть сила, забирай что надо у барсуков и ёжиков силой! Нет силы - бери хитростью, так лохам и надо! На крайняк, воруй, но не колись! Засыпался - иди в отрицаловку до конца!»

В крохотной развалюхе, в которой жили «колхозники» (так соседи-барсуки нарекли инкубаторских), главенствовал Николай Угодник. Хотя он был всех моложе, но умел держать мазу - вел себя независимо, даже дерзко, было в нем что-то затаенно-болезненное, опасное что-то. Очень быстро старички, приютившие его, под натиском прибывающей молодежи притихли, а потом и вовсе были изгнаны из «колхоза» и ютились где попало.

Артуру еще повезло. Потеряв по пьянке паспорт и опасаясь участкового, он стал лишь изредка, по необходимости появляться в «колхозе», принося в виде пропуска на ночлег то хлеб, то дешевое вино. Порой его пускали и за пару пузырьков боярышника.

Ночи в «колхозе» были словно близнецы. Все, что приносилось, добытое за день, съедалось и выпивалось. Потом кто-то перечитывал старые газеты, журналы, кто-то резался в карты. Кто побойчей, заваливались на разбитый диван и сколоченную лежанку. Все остальные и Артур спали прямо на полу, укрывшись чем придется. Последним ложился и засыпал Николай Угодник. Он был единственным, кто спал на хорошей кровати, но его мучила бессонница и, убивая время, он изводил Артура праздной болтовней и глупыми вопросами. Артуру ничего не оставалось, как терпеть и поддерживать разговор. Удивляло гостя одно. Николая интересовало лишь прошедшее, то есть то, что происходило когда-то в городе с однокашниками и знакомыми. Все остальное вроде бы не существовало. Сблизил Николая Угодника с Артуром один неприятный случай. Однажды очнулся Артур в «колхозе», хотя пил он совсем в другом месте. Как всегда, все обитатели были в сборе, чувствовался смрад долгой пьянки.

- Похоже, чморик очнулся, - донеслись до Артура чьи-то слова.

Словно само собой слетело с него его пальтишко. Артур привстал было, силясь грозно отшить наглеца, но несколько хлестких пинков по лицу отбросили его к двери, посыпались удары.

- Ладно, хорош, мужики, убьете еще, - раздался голос Николая Угодника. – Кровища, как из борова, хлещет!

Послышалось веселое улюлюканье. Из рассказа Николая Угодника Артур узнал, что он ввалился в хату, сожрал колбасу, вылакал оставленное на опохмелку вино, и вообще он крыса и стучит ментам. Получив еще несколько ударов, Артур прижался к порогу. Тут же была обшарена сумка гостя и на столе появились бутылка водки и «донос ментам» - тоненькая тетрадка.

«Колхозники» успокоились быстро - водка сделала свое дело, и вскоре по хибаре разнеслись храп и пьяное бормотание. Как всегда, не спал лишь Угодник. Он с интересом читал «донос». Артур кое-как поднялся, сел у порога.

- Эй, драматург, подгребай к столу! - голос хозяина хибары был миролюбивым. Пока Артур добрался до стола, Николай принялся читать «донос» вслух:

- Днем и ночью, при луне и солнце думает о чем-то город. Заваленные заботами горожане не в силах остановиться, осмотреться и увидеть, в какой красоте они живут. Но порой, когда непостоянная, своенравная погода, нарядившись в чудные хламиды и вооружившись громогласным бубном своим, пускается в пляс, когда она в удивительном танце своем скачет по горам, окропляя дождями-подношениями широкие горные долины, а гортанная песня ее изредка заглушается раскатами бубна, тогда лишь немногие из горожан, завороженные камланием загадочного эфира, словно на миг прозрев, замечают угрюмую величественность горы Тугаи, незатейливую пушистую красоту горы Комсомолки. Какая-то загадочность появляется у Серемейки, где-то в гуще черемуховых зарослей и туманов стоят, нахохлившись, полузаброшенные-полузабытые ветхие могилки. С каким-то состраданием и кротостью взирает на город гора Экибашка - новое кладбище раскинулось у ее подножия…

- Сам, что ли, написал? Ну, Пушкин, ты даешь! И что это будет? Роман? Книга? - посыпались вопросы.

С этих самых пор Николай прицепился к Артуру, словно ждал его прихода, чтобы продолжать и продолжать разговор о прошлом. Как ни странно, он мало-помалу втянулся в эти беседы, а после, слоняясь где попало, но возвращаясь в город, стал внимательнее, чем когда-то, всматриваться в знакомые дома и улицы.